Крутые парни - Страница 99

— Да, сэр.

— Это весьма романтично — послушайте, сержант, не надо называть меня «сэр», я привык к тому, что все называют меня Дэйвом. Мне такое обращение нравится гораздо больше.

— Хорошо, пусть будет Дэйв.

— Вот и ладно. Таким образом, это представляет нам, как Лэймар оценивает себя сам. Мужчины, которые мнят себя львами, считают, что они могучи, царственны, сексуально привлекательны и очень романтичны. Они невероятно самовлюбленны и тщеславны. Бьюсь об заклад, что это типичная преступная личность.

— Я согласен с вами.

— Да. Думаю, что так оно и есть. И... это не законченная работа. Думаю, вы заметили, что второй лев слишком красив, в нем есть какая-то вычурность. Первый рисунок грубее, но насколько же он лучше! В номере два чувствуется, что Ричард очень старается. Он под действием противоречивых импульсов. Очень напоминает творчество мастеров Возрождения, это очень по-итальянски. Он хочет угодить своему патрону, могущественному господину, который ничего не понимает в искусстве, но хочет, чтобы картина ему понравилась. Но при этом личность мастера и его устремления пробивают себе дорогу, и их можно проследить. Ричарда выдает его талант. Он знает, что его работа намного ниже его возможностей. Он прекрасно это осознает, но у него не хватает душевных сил подняться над уровнем коммерческого заказа. Ему не нравится этот материал, и в душе он его проклинает. Это очень простая коллизия: викинг — прирожденный воин, элитный убийца. Н-да. Арендт в свое время говорил о банальности Зла. То, что рисует Ричард, — подходит под это определение, и он это прекрасно знает. Ему не нравится его работа, но у него не хватает духу от нее отказаться. А что с ним будет, если он откажется?

— Мне не хочется говорить вам об этом.

— Охотно вам верю.

— А он хорош? Я имею в виду как художник?

— Ну... что-то в нем есть. Не знаю даже, как выразиться точнее. У него очень хорошая техника. Он не хочет рисовать то, что ему приходится рисовать, но он это делает. Создается определенный внутренний конфликт, и получается довольно интересная вещь.

— А что вы можете сказать о третьем рисунке?

— Ну... энергично, стремительно, изысканно. Не броско. Нарисовано левым полушарием мозга. Его в это время занимало что-то другое.

— Это он рисовал непосредственно перед ограблением. Он был у них за разведчика. Если бы он хорошо справился с этой ролью, может, не погибло бы столько людей.

— Я смотрю, сержант, не очень-то он вам симпатичен.

— По правде сказать, нет. — Бад немного подумал, затем продолжил: — У него в жизни был выбор. У Лэймара и Оделла такого выбора никогда не существовало. Они были рождены, чтобы стать отбросами общества. Они учились этому с младых ногтей. Ричард же мог стать кем угодно. С ним не должно было случиться того, что случилось. Он достаточно умен, чтобы избежать того, что с ним произошло. Вот почему он действительно не нравится мне. Лэймар — великий преступник. Он — профессионал. А этот несчастный кукленок никто. В тюрьме таких называют дерьмом или еще похлеще, я не хочу вгонять вас в краску.

— Да, видно, что в тюрьме ему приходилось несладко.

— Это заметно по его рисункам?

— Если хотите, да.

— Я очень благодарен вам. Вы мне здорово помогли.

Глаза директора музея сузились, он внимательно рассматривал рисунки, казалось, что сейчас он набросится на них и проглотит.

Наконец он снова заговорил:

— Понимаете — нет, не знаю, как это сказать, но в этих рисунках есть кое-что еще.

— Что именно, сэр?

— Вероятно, это не играет особой роли...

— Возможно. Но вы все равно скажите.

— То, что я вижу в этих рисунках, — есть процесс. — Он сделал паузу, подыскивая подходящее слово. — То, что я вижу, — это процесс, если угодно, очищения. Он оттачивает рисунок, делает его лаконичным, пытается упростить его. Он пытается свести его к чистому выражению внутренней сущности льва. Таков заказ Лэймара.

Бад внимательно посмотрел на рисунки. В отношении перехода от номера два к номеру три это было верно: тот же лев, в той же позе. Но рисунок действительно выглядит несколько проще, нет той щегольской изысканности, линия рисунка смелее. Рисунок в целом производил более сильное воздействие.

— Почему вы так думаете? — спросил Бад.

— Потому что в своих поисках он приближается к гротеску, к карикатуре • — или к эмблеме. Он упрощает изображение до той степени, когда оно становится символом, эмблемой, если хотите, торговой маркой. Этого я не понял окончательно. Однако именно эта цель поглотила столь много труда, усилий, практики и выработки методического подхода. Здесь же он нервничает перед совершением преступления, он не размышляет, он просто творит. И он достигает своего. Именно в этом рисунке он подвинулся ближе всего на пути к эмблеме. И Лэймар поймет это.

Бад посмотрел на рисунок. Он терялся в догадках, что бы это могло означать. Не собирался ли Лэймар ставить клеймо на местах своих преступлений?

— Не знаю, — продолжал между тем доктор искусствоведения. — Где-то я уже сталкивался с этим, но... Существует ли в криминальной среде художественная изобразительная традиция? Может, это своего рода графический символ, знак ведьмы или нечто такое, что представляет собой знак уникальности данного субъекта. Что-то вроде подписи, публичного заявления о своей преступной сущности, когда хотят сказать окружающему миру: «Смотрите, какой я плохой!»

Он замолчал.

Бад в это время думал о том же.

Потом он вдруг отчетливо вспомнил крапчатые полосы голубоватого цвета на рунах Лэймара, когда тот всаживал пулю в беднягу Теда. Он вспомнил и "Твою и «мать!» на суставах пальцев бандита.